Подвенечное платье [Сборник рассказов] - Морли Каллаган

Дверь открыл молодой человек в белой рубашке без воротничка, с копной густых, черных, вьющихся волос. Сначала его лицо отразило недоумение, потом, когда он заметил священника, глаза его засверкали от возбуждения, словно он обрадовался тому, что ему представился случай уничтожить его своей ненавистью.

— Что это означает, Джейн? — произнес он. — Я говорил, чтобы ты не смела приводить сюда священника. Моя жена не желает его видеть.

— О чем это вы говорите, молодой человек?

— Вы здесь не нужны!

— Говорите громче. Не бойтесь. Я малость туговат на ухо, — радушно улыбнулся отец Макдоуэлл.

Джон Уилльямс был смущен неожиданной глухотой священника, но с места не двинулся и продолжал с' мрачной решимостью загораживать вход, словно ожидал, что священник обрушит на него свои проклятия.

— Поговорите с ним, отец, — произнесла мисс Стэнхоуп, но священник, казалось, не слышал ее; по-прежнему улыбаясь, он стал протискиваться в комнату.

— Я войду и присяду, сынок, — заговорил он, — если ты не возражаешь. Я пришел сюда по велению всевышнего, но, не стыжусь признаться, совсем выдохся, пока поднимался по этой лестнице.

Джон почувствовал себя страшно неловко, когда убедился, что его оттерли в сторону; он последовал за священником в квартиру..

— Уходите отсюда! — громко сказал он.

— Эх-хе-хе, — пробормотал отец Макдоуэлл и печально улыбнулся. — Не сердись на меня, сынок. Я слишком стар для того, чтобы негодовать и угрожать. — Оглядевшись вокруг, он спросил: —Где твоя жена? — и направился по прихожей, выискивая дверь в спальню.

Джон последовал за ним и ухватил его за руку. — Вам незачем тратить время на разговоры с моей женой! Вы слышите? — вскричал он сердито.

— Джон, не будь таким грубым! — вдруг запричитала мисс Стэнхоуп.

— Это он груб. Не твое дело! — сказал Джон.

— Во имя любви к всевышнему позволь мне посидеть с ней минутку, а? Я устал, — проговорил священник.

— Что вы хотите ей сказать? Скажите это мне. Ну?

Вдруг оба они услышали, как кто-то тихо застонал в соседней комнате: видимо, больная услышала их разговор. Отец Макдоуэлл, забыв о том, что молодой-человек удерживает его за руку, сказал:

— Я войду и побуду с ней одну минуту, если не возражаешь, — и он начал открывать дверь в спальню.

— Нет, вы не останетесь с ней наедине! — вскричал Джон, следуя за священником в спальню.

На кровати лежала бледная белокурая женщина, кожа на ее лице была нежной и прозрачной, сквозь нее резко проступали скулы. Она была в лихорадке, но ее глаза устремились на дверь, когда они входили. Отец Макдоуэлл скинул пальто и, бормоча что-то себе под нос, оглядел комнату, посмотрел на розовато-лиловый абажур ночника, на светлые обои с изображением каких-то крохотных летящих птичек. Спальня выглядела, словно комната для маленькой девочки.

— Добрый вечер, отец, — прошептала госпожа Уилльямс. Она казалась испуганной и не смотрела в сторону мужа. Ее страшил призрак наступающей смерти. Она любила мужа и хотела умереть любя, но ее обуял страх; она посмотрела на священника.

— Ты обязательно поправишься, дитя мое, — произнес отец Макдоуэлл, улыбаясь и тихонько похлопывая ее по руке.

Джон, который поначалу застыл у двери, сразу же шагнул вперед, обошел священника, наклонился над кроватью, взял руку жены в свою, а другой стал с нежностью и любовью гладить ее лоб.

— А теперь, сын мой, ежели не возражаешь, я приму исповедь твоей жены, — сказал священник.

— Ничего не выйдет! — резко оборвал его Джон. — Родичи не признавали ее, они оставили нас вдвоем, и сейчас им не удастся разъединить нас. Она довольна мною. — Джон уставился в лицо жены, словно был не в силах оторвать от нее взгляд.

Отец Макдоуэлл закивал головой и тяжело вздохнул.

— Несчастный мальчик, — сказал он. — Да благословит тебя всевышний. — Потом посмотрел на госпожу Уилльямс, лежавшую с забытыми глазами, и увидел слезинку на ее щеке. — Будь благоразумен, мой мальчик, — произнес он. — Ты должен позволить мне исповедовать твою жену. Оставь нас одних хотя бы на несколько минут.

— Никуда я отсюда не уйду, — сказал Джон и уселся на край кровати. Он все больше возбуждался и со злобой глядел на священника. Вдруг он заметил слезы на лице жены и обеспокоенно заговорил: —В чем дело, Эльза? Что с тобой происходит, моя дорогая? Мы беспокоим тебя? Ты только дай знак, и мы сразу же уйдем, дорогая, оставим тебя одну, пока не придет доктор. — Затем он повернулся к священнику: — Я не оставлю вас с ней, ясно? Почему вы не уходите?

— Я мог бы обругать тебя, сын мой. Мог бы пригрозить; но я просто прошу тебя, ради спокойствия души твоей жены, оставь нас наедине. — Отец Макдоуэлл говорил терпеливо и мягко. Стоя у кровати, он казался невероятно огромным, массивным и несокрушимым. — Мне с первого взгляда понравилось твое лицо. Ты, верно, славный парень.

Джон по-прежнему сжимал руку жены, другой рукой он приглаживал свои буйные густые волосы.

— Вы не понимаете одной вещи, сэр. Моя жена и я всегда были вместе, мы хотим одного — оставьте нас. Мы и сейчас хотим быть только вместе. Она во всем согласна со мной. Извините, сэр, вам придется разговаривать с ней в моем присутствии, или вы должны будете убраться.

— Нет, это вам придется выйти ненадолго отсюда, — спокойно ответил священник.

В этот момент госпожа Уилльямс повернула голову и прерывистым голосом сказала:

— Помолитесь за меня, отец.

Старый священник опустился на колени рядом с кроватью и с ласковым, умиротворенным выражением на багровом лице начал молиться. Он тяжело дышал, словно внутри его что-то клокотало, порой он вздыхал, охваченный печалью. Он молился о том, чтобы молодая госпожа Уилльямс почувствовала себя лучше и поправилась, но, молясь, знал, что ее муж не столько страшится емерти жены, сколько ее возврата в лоно церкви.

Все время, пока отец Макдоуэлл стоял на коленях с молитвенником в руках, Джон, не отрываясь, глядел на него. Джона обескуражила сдержанность и терпение старого священника. Ему хотелось накричать на него, но он лишь продолжал глядеть на поблескивающую розоватым отсветом лысую макушку на седой голове. Наконец его прорвало:

— Что вы понимаете, сэр! Мы были очень счастливы. Ни вы, ни ее родичи даже близко не подходили к ней, когда она была здорова. Так почему же вы беспокоите ее? Я не желаю, чтобы даже сейчас нас что-то разлучало. И она не желает! Она пришла ко мне. А вы что же, хотите нас разлучить, да? — Джон пытался говорить сдержанно.

Отец Макдоуэлл неуклюже поднялся. У него сильно ныли колени. Громче обычного он обратился к госпоже Уилльямс:

— Правда ли, что ты намеревалась пожертвовать всем ради этого молодого человека? — И он нагнулся поближе к больной, чтобы расслышать ее ответ.

— Да, отец, — прошептала она.

— Во имя святого, дитя, ты, должно быть, не ведала, что творила.

— Мы любили друг друга, отец. Мы были счастливы.

— Хорошо. Предположим, вы в самом деле были счастливы. Ну, а сейчас? А как же вечность, дитя мое?

— О отец, я очень больна и боюсь. — Она взглянула на старого священника, стараясь хоть как-то показать, насколько ей страшно и как бы она хотела, чтобы он успокоил ее.

Священник вздыхал и, казалось, сам переживал большое горе. Наконец он спросил Джона:

— Вы венчались в церкви?

— Нет. Послушайте, мы разговариваем слишком громко и беспокоим ее.

— Да, знаю, знаю, просто беда с моим слухом. Ну, ладно, я пойду. — Взяв пальто, он положил его через руку и, вздохнув, как от сильной усталости, проговорил: — Принеси-ка ты мне стаканчик водицы. Буду тебе очень благодарен.

Джон заколебался, глядя на усталого священника, который сейчас казался чуть ли не святым, лишенным всякого коварства.

— Ну, так как? — спросил отец Макдоуэлл.

Джону вдруг стало стыдно своей угрюмости, и поэтому он поспешно произнес:

— Подождите минутку. Я быстро. — И он торопливо покинул комнату.

Старый священник поглядел на пол и покачал головой, вздыхая и испытывая неловкость, склонился над госпожей Уилльямс, повернув к ней здоровое ухо.

— Дитя мое, я задам несколько вопросов. Отвечай-ка на них побыстрее, и я дам тебе отпущение грехов. — Он осенил ее крестным знамением и спросил, не раскаивается ли она в отступлении от церкви, часто ли она бывала рассержена, всегда ли была верной мужу, лгала ли когда-нибудь, воровала ли; все это он спрашивал столь обыденно и торопливо, будто ему и в голову не могло прийти, что такая молодая женщина могла свершить тяжкий грех. Не передохнув, он тут же пробормотал: — Покайся разок про себя, и на этом закончим, моя дорогая. — Вся тирада заняла у него не более минуты.

Вернувшись в комнату со стаканом воды, Джон увидел, как старый священник вершил крестное знамение. Отец Макдоуэлл продолжал молиться, даже не взглянув на Джона. Закончив, он обернулся и сказал: